Ант Скаландис - Спроси у Ясеня [= Причастных убивают дважды]

Ближе к вечеру приехал гример и долго делал что-то с моим лицом и прической. С прической было особенно интересно, потому что под занавес мне хорошенько попрыскали голову из спрея. Я думал, это лак для волос, а оказалось — зеленая нитрокраска.

— Так страшнее, — загадочно пояснил Тополь в ответ на мой недоуменный вопрос.

Потом появился психолог Кедр — тот самый мужичина из «Жигулей» с большой дороги. Было довольно трудно привыкать к его новой роли. Но я все-таки смирился с тем, что этот боксер-тяжеловес дает мне советы, внимательно выслушал все рекомендации и даже вполне сносно научился воспроизводить характерные жесты и типичную мимику Сергея Малина. Потом мне подробно объяснили, как управляться с тяжеленным четырехствольным «браунингом», заряженным какой-то усыпляющей химией, и на этом экспресс-подготовка закончилась.

Пора было выдвигаться в район проведения операции.

Уже стемнело, и начал накрапывать дождь.

В мокрых после дождя кустах было не то чтобы холодно а как-то очень неуютно, и когда Кирилл из бригады наружного наблюдения наконец позволил нам с Тополем перейти в машину, я облегченно вздохнул.

— Мы только что получили подтверждение, — сказал Кирилл. — Он уже двадцать минут торчит на восемьдесят девятом километре. Похоже, ждет кого-то.

— А может, с машиной что? — предположил я.

— У Золтана? — хмыкнул Кирилл. — Вряд ли. Он же не на «Москвиче» ездит.

— На самом деле может быть все, что угодно, — раздумчиво проговорил Тополь. — Допустим, он сидит там сейчас и решает, ехать ему сюда или нет.

— А если не приедет? — поинтересовался я.

— Не приедет — значит, перенесем встречу в другое место. Куда он от нас денется? Но вообще-то у этого парня удивительное чутье на ловушки. Потому он и жив до сих пор.

Мы уже сидели в «Ниссане», где на заднем сиденье, уютно свернувшись, дремала Татьяна.

— Что, поймали? — спросила она, едва приоткрыв глаза.

— Угу, — сказал Тополь. — Восемь комаров и одну чудовищного вида жабу, бородавчатую, как смертный грех.

— А-а-а, — сонно протянула Татьяна.

— Показать? — спросил Тополь.

— Кого?

— Ну, жабу, конечно, комаров-то я уже по щекам размазал.

— Не надо, — сказала Татьяна. — Я их не боюсь.

— А кого ты боишься, Танюшка? — это уже я спросил. Она призадумалась и ответила как-то очень серьезно:

— На этом свете я боюсь только одного человека — Седого.

— А кто такой Седов?

— А значит, я тебе еще не рассказывала. Ну, во-первых, он не Седов, а Седой.

— А во-вторых, — перебил Тополь, — голова у него вообще лысая, как коленка. Ребята, о чем вы говорите? Нет на свете никакого Седого. Ерунда это все.

— Вот мы и говорим о ерунде, — поймал я его на словe. — Согласно пункту шесть инструкции Горбовского для сотрудников службы ИКС полагается: «Во время выполнения задания разговаривать между собой только о ничего не значащих вещах, шутить, рассказывать анекдоты»!

— Курсант Разгонов! Объявляю вам благодарность за примерное знание устава. А ты, Вербочка, нарушаешь!

— А я, Тополечек мой, нарушаю. — Она зевнула и снова легла.

До меня не совсем дошел смысл этого короткого диалога, и мы помолчали, слушая, как барабанят по крыше «Ниссана» капли дождя, срывающиеся с деревьев.

— Тополь, — предложил я, — а давай ты тоже нарушишь?

— В каком смысле?

— Расскажи о себе. Как дошел до жизни такой и вообще выдай краткую биографическую справку. Ну, типа информации к размышлению. Ладно? А то сегодня утром не успел, хоть и обещал. Это будет не слишком серьезный разговор?

— Да ну, что ты! Это будет ужасно смешная история, почти анекдот — обхохочешься. О том, как еврей стал генералом КГБ, молодой перспективный ученый отказался защищать готовую докторскую диссертацию, а освобожденный от армии по состоянию здоровья командовал батальоном спецназа… Короче, слушай.

Вайсберг Леонид Андреевич, 1946 года рождения, уроженец Москвы. Мать — еврейка, отец — юрист. Или наобoрот. Потому что оба они евреи и юристы. Отец — член Московской коллегии адвокатов, мать — следователь райoннои прокуратуры. Сын по стопам родителей не пошел. 3доровье с детства имел слабое, а интеллект выдающийся. Поэтому рано начал заниматься спортом, а в школе училcя неплохo, постyпл в физтех и с успехом его окончил, неcмотря на занятия футболом (первый разряд), боксом (кандидат в мастера) и дзюдо (мастер). Совокупность травм, полученных во всех этих видах спорта, позволяла уже не служить в армии. По жизни такая справка не понадобилась, но родители, панически боявшиеся армии и не понаслышке знавшие изобретательность наших законотворцев, считали, что береженого Бог бережет. В общем освобождение от армии у меня имелось, но в восемьдесят первом, сам понимаешь, куда я его засунул. Матери уже не было в живых. Отец понимал меня прекрасно. А с женой я развелся. Однако не буду забегать вперед.

Распределили меня на жутко секретный оборонный ящик. И пятнадцать лучших лет жизни занимался я системами связи. Напоминаю: интеллект у меня выдающийся. Отсюда двадцать восемь изобретений, защищенных авторскими свидетельствами, и кандидатская диссертация в двадцать пять лет. А еще через три года была готова докторская. Но тут-то и появились симпатичные такие и очень таинственные граждане с неординарными предложениями. Тематика была моя, и они переманили меня в другой институт не столько деньгами, сколько этими увлекательными инженерными задачами. Я просто балдел от таких неразрешимых задач. И разрешал их в итоге и балдел еще сильнее. Я так увлекся самим процессом, что поначалу даже и не понял: уплыла навсегда моя докторская, а работаю я теперь в «восьмерке» — в Главном техническом управлении КГБ СССР.

Параллельно продолжалась спортивная жизнь. Я забыл рассказать об одном значительном персонаже в моей биографии. Университетский друг Чжоу Цзе Линь (звал я его, конечно, просто Линь, а иногда просто Карась). Линь остался в Союзе после событий шестидесятых. Это он приобщил меня к конфу. Именно конфу помогло мне вылечить все мои травмы и по сей день сохранить отличную форму.

Наверно, до какого-то момента я был очень правильным человеком: спортом занимался не для рекордов, а для здоровья, науку двигал из чистого энтузиазма, женился, только защитив диссертацию, а ребенка мы позволили себе лишь с моим переходом на новую хорошо оплачиваемую работу. Костик родился в семьдесят пятом. А уже в вocьмидесятом я перестал быть правильным мужем и отцом, бабником я никогда не считался, и адюльтер у меня был только с работой, но она становилась все более своенравной, а, по понятиям Вали, так просто гнусной. Валя вышла из типичной диссидентской среды: врачи, литературоведы, физики-лирики, в общем, любители поэзии гитары у костра и самиздата. Я это тоже все любил, а на работу угодил известно куда. Противоречие это не могло не выстрелить рано или поздно. Восьмидесятый год стал решающим. Уж больно все обострилось: Польша, Афган, Иран, бойкот Олимпиады, стрельба по Папе Римскому, интеллигенция валом повалила за океан. В общем, Валя заявила, что не хочет больше жить с кагэбистом под одной крышей. Я вяло отбивался, объясняя, что политическим сыском не занимаюсь и в покушении на Папу лично участия не принимал, напомнил, что деньги в семью приношу. Деньги ее еще больше разозлили. Привязанности между нами тогда уже не было, сына я любил, конечно, но устраивать из-за него спор считал безнравственным. Граждане судьи удовлетворились формулировкой «не сошлись характерами», а в действительности расторжение брака получилось все-таки политическим, хоть это и может показаться смешным.

Развод подействовал на меня сильнее, чем я думал. Жить было где и было чем заниматься, но я утратил самоуважение. Вот что удручало. И тут предлагают командировку в Афган. Никто, разумеется, не рвется. Все просто хотят остаться живыми и уклоняются под любым предлогом. А я уклоняться не стал. Личная жизнь не сложилась — значит, надо делать карьеру, ну а гэбэшную — значит, гэбэшную. Гадостей я никому не подстраивал, доносов не писал, а система — она везде система, только здесь я непонятно чем занимаюсь, а там, на войне, хоть кому-нибудь нужен буду, да и звания на фронте быстрее идут, ну и поехал. Больше двух лет проектировал линии связи, oсваивал новую аппаратуру, руководил радиоперехватом, конечно, пули свистели, и снаряды рвались, и живых духов видел, как тебя сейчас, и на поле боя оказывался не два. Однажды во время страшной мясорубки под Эдобадом, когда уже никто не понимал, в Пакистане мы или все-таки в Афганистане и чья авиация ревет над нашими головами так низко, да, в общем-то, это было и неважно, ракеты и бомбы убивают без разбору своих и чужих, а так хотелось выжить, — так вот, в той мясорубке на границе я, связист, вдруг оказался единственным офицером в отдельной роте спецназа. Пришлось принять командование на себя. Никто не верил, что можно стать боевым офицером без специальной подготовки в тридцать семь лет, а я стал. И даже научился командовать батальоном. Чудес тут никаких: просто почти два года я наблюдал, как это делают другие, а такая, брат, школа похлеще всяких «академиев».